Московская
Щербинка

А всё равно
Меня счастливей нету,
Хотя, быть может,
Завтра удавлюсь...
Я никогда
Не налагала вето
На счастье,
На отчаянье,
На грусть.

Я ни на что
Не налагала вето,
Я никогда от боли не кричу.
Пока живу — борюсь.
Меня счастливей нету,
Меня задуть
Не смогут, как свечу.

Когда исхоженное станет
студить последним декабрем,
седой архив воспоминаний,
не торопясь, переберем.
И вспыхнут давние надежды,
любви закружится метель.
И нам захочется, как прежде,
подкарауливать апрель,
чтоб по-весеннему одетым,
с двадцатилетием в груди
к девчонке, вынесшей букеты,
не спотыкаясь, подойти.
И, не боясь прослыть нелепым,
к груди девчонку ту прижать
и синих глаз сплошное небо,
да, только небо целовать.
Друзья, а мне до слез обидно,
Какой нас холод обволок?
Мы стали важны и солидны
не к месту, не к добру, не в срок.
И в кабинетах, как в потемках,
сидим, не поднимая глаз,
и та апрельская девчонка
с цветами ждет уже не нас...

Я люблю тебя, как пламя - однодневки-мотыльки,
От любви изнемогая, изнывая от тоски.
Я люблю тебя, как любит звонкий ветер камыши,
Я люблю тебя всей волей, всеми струнами души.

Я люблю тебя, как любят неразгаданные сны:
Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.

Мирра Лохвицкая

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь - одна.

Мы негодуем иль играем,
Иль лжем - но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна - любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном - бесконечность,
Лишь в постоянном - глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

Зинаида Гиппиус

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Жизненно? ДА!

Я ни на что
Не налагала вето,
Я никогда от боли не кричу.
Пока живу — борюсь.
Меня счастливей нету,
Меня задуть
Не смогут, как свечу.

Юлия Друнина

Твои ресницы - крылья черной ночи,
Но до утра их не смыкает сон.
Я заглянула в эти очи -
И в них мой образ отражен.

Твоя душа - восточная загадка.
В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь.
И весь ты - мой, весь без остатка,
Доколе дышишь и живешь.

Мирра Лохвицкая

...И снова хватит сил
увидеть и узнать,
как все, что ты любил,
начнет тебя терзать.
И оборотнем вдруг
предстанет пред тобой
и оклевещет друг,
и оттолкнет другой.
И станут искушать,
прикажут: «Отрекись!» —
и скорчится душа
от страха и тоски.
И снова хватит сил
одно твердить в ответ:
«Ото всего, чем жил,
не отрекаюсь, нет!»
И снова хватит сил,
запомнив эти дни,
всему, что ты любил,
кричать: «Вернись! Верни...»

Ольга Берггольц

ГЛАЗА РОССИИ

Какого цвета у России очи?
Влюблённый скажет-соловьиной ночи
Солдат шепнёт-родного очага
Моряк вздохнёт-они как берега
А я скажу у матушки России
Весной глаза синей весеней сини
А летом зелены как летний свет
И всё-таки, какой у них цвет?
В годину войн-они февральской въюги
В них видел враг колючий блеск кольчуги
Когда ж пройдёт весенняя гроза
Глаза России-радуги глаза
Что же касается моей России взгляда
То для него сравнения не надо
К любой из древней подойди икон
И посмотри на лики -это он.

Было скромно: селёдка и грузди,
Два графина, брусники бадья,
Сам хозяин - с улыбкою грусти -
И жена генерала, и я.

Всё расписано в русском застолье:
Тосты, здравицы, смех и печаль,
И, конечно, одна из историй,
За которую жизни не жаль.

Ах, Балканы, седые Балканы!
Где от века - война да война...
- Что ж, по новой наполним, стаканы.
За тебя, дорогая жена!

II

Я командовал тем батальоном,
Что пустился в рисковый бросок
Тем, что назло брюссельским воронам
Югославию пересёк.

Боевые машины десанта,
Русский флаг и братва на броне!
А под кителем - грудь полосата,
Алягер, мы опять на войне!

Нас встречали вином и цветами,
Нам кричали: . Россия, виват!..
А девойки славянские сами
Были, словно победный парад.

Через горы, цветущие горы,
Где шпалеры лозы золотой,
Где монахов келейные норы
И сокровища веры святой,

Мы промчались под песни и марши
Полем Косова. И за бугром,
Возле Приштины воинство наше
Лихо заняло аэродром.

Нас в Афгане не худо учили
Слышать запах врага за версту,
Зря пендосы ногами сучили
И кричали: . Ату, их, ату!

Трус не знает ни рода, ни веры...
Затворили для нас небеса
И болгары, и румы, и венгры.
А борта всё ждала полоса.

Там, где Принципы пулей чреваты,
Глухо ждать милосердья с высот.
Там, где ангелы подслеповаты,
Вряд ли снова Россия спасёт.

...Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно! (Данте Алигьери)

Дух предательства стелется низко,
Отравляя угаром сердца,
Словно русская Кэт-пианистка,
Мы в плену, но стоим до конца.

Обложили - французы, датчане,
Мерикосы - как бройлеры в ряд,
И себе на уме - англичане
Окружают российский отряд.

И не вырвешься, и не поспоришь...
Лишь албанцы мышкуют своё:
Им КейФОР и помога, и кореш,
И живого товара сбытьё.

Где взорвать, где поджечь или выкрасть,
Где продать человека за грош...
По-холопьи - во взрослые игры -
И для Запада будешь хорош!

Наркотрафик - весёлое дело!
Сбыт оружия - тоже бабло...
Хашим Тачи! ты - Нельсон Мандела!
Как же с родиной вам повезло!

IV

Нас мытарили год или боле,
Как умеет лишь еврокагал,
Эту песнь униженья и боли
И Шекспир никогда не слагал.

Никого мы, брат, не защитили,
Не спасли ни ребёнка, ни мать,
И ни храм, ни плиту на могиле
Мы взорвать не смогли помешать.

А погосты росли и гремели
Взрывы чаще, чем грозы в горах.
Воевать мы, конечно, умели,
Только где он - неведомый враг?

Тот ли мальчик в рямках и заплатах
Из семьи о двенадцати душ,
Что готов за ничтожную плату
Верить в самую чёрную чушь.

Та ли девочка, ангел окраин,
Что пластит волокла в рюкзаке
И расплакалась в нашей охране,
Зажимая два бакса в руке.

Эти пыльные сёла албанцев,
Этот мусорный ветер и стыд!..
Нищету, что готова взорваться,
Нам Господь никогда не простит.

...Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно! (Данте Алигьери)

Джентльмены галанта и лоска,
Что стоят у беды за спиной,
Отольётся вам девичья слёзка,
Детский страх и торговля войной..

Я жену потерял в Кандагаре,
Когда миной накрыло санчасть.
С той поры только в пьяном угаре
Мог на ласки девчат отвечать.

А увидел Айни в окруженье
Своих скалоподобных бойцов
И забыл о войне, о служенье
И о прошлом, в конце-то концов!

Как рыдала она, как хотела
Умереть, мусульманка Айни,
И тряслась, и глазами блестела,
Как боялась отца и родни.

Мы в рюкзак ей продукты набили,
Я в конвой отрядил четверых,
И когда они в хату ступили,
У семьи переклинило дых -

Каждый был чуть поменьше медведя
И с базукою наперевес.
Я просил передать: вы в ответе
За девчонку - братья и отец.

Если с нею беда приключится,
Не сойдёт вам пластит задарма,
Если вздумает кто сволочиться -
Всем мужчинам кердык и тюрьма.

И смутились они, и поникли,
А старик всё аяты читал,
И склонялся в любви и молитве
В пояс русских солдат - аксакал...

VI

А в Генштабе решили: не худо
Чужедальний поход завершить,
Потому - если ты не Иуда,
Неча вместе с иудами жить.

Нам три месяца дали на сборы,
Чтоб следы замести и забыть.
Ой, вы горы, скалистые горы!
Как же вас не хвалить, не любить?!

Ой, вы горы, скалистые горы,
Где шпалеры лозы золотой!
Где за божьего сада просторы
Мир готов заплатить кровь-рудой.

Адриатики синяя бездна
И зелёные стены долин!..
И пока никому не известна
Оконцовка новейших былин.

Что там будет - позор или слава?
Кто напишет поэму про нас?
Прощевай же, Европа-шалава,
Так похожая здесь на Кавказ!

Нет, не поздно, родимые други,
Изваять золотую скрижаль,
Ту, где память любви и поруки,
За которую жизни не жаль...

...Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно! (Данте Алигьери)

А в итоге? Что было в итоге
Знает только сверчок-домосед.
Истекали балканские сроки,
И пора было топать отсед.

Но случились мои именины
И тайком забродил батальон,
Как умеют армейцы-мужчины -
Заговорщики с давних времён.

Перед штабом все роты построив,
Под оркестра удар духовой,
На крыльцо меня вызвали трое,
Образуя почётный конвой.

И в громовом "Ура!" коридоре,
Шаг чеканя, как перед Кремлём,
Мне бойцы, словно грозное море,
Тайный дар поднесли кораблём:

Это судно библейского сада
Всё увитое свежей лозой,
В грузных гроздьях ядра-винограда,
Полных солнца и счастья слезой,

Та корзина плодов побережья,
В розах, лилиях - только взгляни!
Только где же я, Господи, где ж я? -
В той корзине сидела Айни...

Эпилог

Это был батальона подарок,
Мне в ауле купили жену,
И купили считай что задаром -
Двести баксов за душу одну.

Я растаял... но принял за шутку,
Мол, отдайте девчонку отцу.
А друзья мне: "Комбат, на минутку,
Эта слава тебе не к лицу.

Как семья была рада калыму,
Как за внучку радел аксакал,
Эту пьесу, аля пантомиму,
И Шекспир никогда не слагал.

Нет в исламе дороги обратной,
Нам её не вернуть, командир,
Для расправы отцовой и братней
Можешь гнать, но - позоря мундир.

Ты для них выше графа и князя,
Ты прославишь их землю и род,
Дар Аллаха прими, помоляся,
И с женою в Россию - вперёд!

Мы же видим - мила и желанна,
Да и жизни ещё не конец,
Завтра крестим её, станет Анна,
И, ещё помолясь, - под венец".

Ах, Балканы, седые Балканы!
Где от века - война да война...
- Что ж, по новой наполним, стаканы.
За тебя, дорогая жена!

Владимир Берязев

...Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно! (Данте Алигьери)

Все оно смывает начисто,
все разглаживает вновь...
Отступает одиночество,
возвращается любовь.

И сладки, как в полдень пасеки,
как из детства голоса,
твои руки, твои песенки,
твои вечные глаза.

Булат Окуджава

Она мне шепчет горячо:
«Я вас жалею, дурачье.
Пока вы топчетесь в крови,
пока друг другу глотки рвете,
я вся в тревоге и в заботе.
Изнемогаю от любви.

Зерно спалите — морем трав
взойду над мором и разрухой,
чтоб было чем наполнить брюхо,
покуда спорите, кто прав...»

Мы все — трибуны, смельчаки,
все для свершений народились,
а для нее — озорники,
что попросту от рук отбились.

Мы для нее как детвора,
что средь двора друг друга валит
и всяк свои игрушки хвалит...
Какая глупая игра!

Булат Окуджава